| « Апрель 2024 » | ||||||
| Пн | Вт | Ср | Чт | Пт | Сб | Вс |
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
| 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |
| 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |
| 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 |
| 29 | 30 | |||||
отряды полковника Миклашевского и князя Дадиани для наведения порядка.
Одновременно Панкратьев рассылает по обществам воззвание с требованием подчиниться русскому оружию. «С храбрыми и победоносными войсками Государя Императора, – говорилось в нем, – я иду в ваши владения истребить бунтовщиков и спасти народ от бедствий и разорения… Нельзя удивляться и не сожалеть о тех, которые соединяясь с коварным и лживым Кази-Муллой, веруют ложным словам его…
Если после прочтения сей прокламации какие лица или селения передадутся ему, Гази-Мухаммаду, который усиливается разорить до основания Дагестан, или же примут его к себе, либо решатся помогать ему в чем-нибудь, подвергнутся строжайшему наказанию и совершенному истреблению. Тот, который поймает Гази-Мухаммада и отдаст его в руки российского начальства, получит вознаграждение в 1200 руб. сер. Семейство сего человека и родственники его будут находиться под особым покровительством российского правительства, милостями коего будут они всегда пользоваться. Конечно, и сам Бог наградит его за избавление народа Божьего от покушения коварного обманщика».
…Прокламация генерала осталась однако без ответа. 22 сентября объединившиеся отряды были вверены общему командованию генерала Коханова, оставившего вместо себя в шамхальстве полковника Басова. Последний по приказу Панкратьева 17 сентября выступил в Хан-Мамед-Кала и без сопротивления занял его. А в это время в
…30 сентября Панкратьев прибыл в Дербент и после комплектования отряда решил двинуть одну колонну под командой полковника князя Дадиани к аулу Хучни (Северный Табасаран), другую под началом полковника Миклашевского в аул Дювек (Северный Табасаран) и третью - под командой полковника Басова к аулу Маджалис…
…У аула Хучни князь Дадиани столкнулся с 700 горцев, которыми руководил Абдуразак Бек Табасаранский. В жарком бою, по словам российских историографов, погибло около 200 горцев, тогда как у русских всего 1 человек. Такие «приписки» были характерны для отчетов, донесений и рапортов российских военачальников. Хучни был занят и отдан на разграбление отряду. На следующий день, выступив из аула, отряд вновь был атакован Абдуразак Беком, и только наступившая ночь на этот раз спасла отряд от поражения. Получив подкрепление, Дадиани дошел до аула Имейде (родной аул Абдуразак Бека) и стер его с лица земли. 8 октября, соединившись с отрядом Басова, Дадиани вернулся в Хан-Мамед-Калу. Таким образом, первая операция по наказанию табасаранцев была успешно завершена: истреблено 20 селений, большая потеря в живой силе, взято в плен около 100 чел, отбито много скота.
…Вторая операция заключалась в овладении «неприступной твердыней Табасарани» полковником Миклашевским. Дорога лежала из Хан-Мамед-Калы на Великент, урочища Гяур-тапу, Казыбек-Керпи, Алмалы-Улам к аулу Дювек. С невероятными трудностями отряд добрался до Дювека, располагающегося в ущелье, на скате большой горы. Река Дарбах, извиваясь в крутом и широком русле, образовывала перед аулом изгиб. Правый ее берег против аула был затянут вязким болотом, а дремучий лес обнимал все пространство. Этот аул был своего рода складом и хранилищем всего имущества восставших сел.
…Пустив в атаку кавалерию, которую встретил ураганный огонь горцев, а затем пехоту, Миклашевский медленно, но верно продвигался к Дювеку и после тяжелого боя овладел им. Все, что невозможно было увезти с собой из аула, было сожжено, в том числе и большие запасы хлеба. С наступлением темноты отряд отошел от аула, и на огромной поляне Миклашевский приказал разжечь повсюду костры, давая тем понять, что войско сделало стоянку для отдыха, а сам дал команду войскам отойти назад. Горцы, предполагая, что русские отдыхают после празднования своей победы с тем, чтобы завтра наступать на Хустиль, занялись обороной этого аула и таким образом дали возможность русским уйти без преследования…»
Однако с конца
Письма из Дагестана. Александр Марлинский
15 окт. 1831.
«…Но тайное тогда - теперь уж не тайна. Командующий нами сделал мастерское распоряжение. Зная, что табасаранцы решились защищаться до крайности и готовы собраться в один миг в то место, куда направлено будет нападение, он разделил войско на три отряда, чтобы развлечь их силы, обманув их ожидания. Полковник Басов должен был сделать диверсию вправо на Маджалис; полковник князь Дадиан - влево в Кучни; главный, то есть средний отряд, назначенный действовать прямо от Вели-кента на Дювек, поручен был храброму полковнику Миклашевскому, и с ним-то в одиннадцать часов мы двинулись вперед, с двумя батальонами его полка, 42-го егерей, 1-го Куринского, с 1-м и 2-м копно-мусульманскими полками, при четырех орудиях.
Ночь была темна, как судейская совесть. Скупое небо погасило все огоньки свои. Мы брели по колено в грязи, цепляясь за терновники, запутавшие окрестный лес непроницаемою оградою, и каждый миг в опасности слететь в речку Дарбах, по крутому берегу которой шли. Вы бы сказали, что идет армия мертвецов, покинувших свои могилы, - так безмолвно, так неслышимо двинулись мы вперед по излучистому яру, в двойном мраке ночи и тени леса, под нами склепом склоненного. Колеса не стучали, подковы не брякали по болоту; нигде ни голоса, ни искры. Лишь изредка раздавался по бору удар бича или звук пушечной цепи. С невероятным трудом вытаскивали мы на людях орудия... Наконец не только под нами, но и под артельными повозками кони пристали, выбились из сил... Арьергард оттянулся... Полковник Миклашевский налетел соколом: "Руби колеса, жги повозки, жги артиллерийские дроги! Стоит ли эта дрянь, чтобы из-за нее опаздывать!
Истребляй: я за все отвечаю!" Велено - сделано. В пять минут дорога была чиста, - вещи разобрали по рукам... коней пристегнули под пушки; прибавили к ним и офицерских верховых... Покатились, пошли быстро, легко, весело. Миклашевского слово ободряло солдат лучше двойной чарки. С неимоверною скоростию перелетели мы тридцать пять верст, и часу в девятом утра послышали впереди жаркую перестрелку: это дралась наша татарская конница. Шомпола зазвучали. Гренадеры!., ходу!.. Скорым шагом, беглым шагом!.. Выстрелы из лесу начинают нас пронизывать - насилу-то догадались. Если б неприятели заранее заняли чащу, многие бы из нас не донесли своих голов до Дювека, - да вот и он - легок на помине... вот Дювек, который считается неприступною твердынею Табасарани. Неприступная - забавное выражение! Его нет, слава богу, в словаре русского солдата. Вперед, вперед!.. Дело загорелось. Селение Дювек стоит в развале ущелья на скате большой горы. Над ним на полтора пушечных выстрела лепится выше деревня Хустыль. Речка Дарбах, извиваясь в крутом, но широком русле, образует перед Дювеком колено. Правый ее берег против селения от множества ключей, не имеющих истока, затоплен вязким болотом; дремучий лес обнимает всю окрестность. Егеря 42-го полка пошли вправо чрез топь, мы - влево чрез крутой овраг, на
дне которого текущий ручей, впадая в Дарбах, образует пред Дювеком букву у, - все под убийственным огнем из лесу, из домов, из завалов. Перед нами еще ходили на приступ наши спешенные мусульмане; но когда Мамат-ага, бесстрашный помощник полкового командира, был убит, когда они потеряли лучших стрелков своих, ку-ринцы их опередили - слезли в овраг, стали подниматься на противоположную круть... густей, густей гранаты полетели над нашими застрельщиками... Ура, в штыки! А уж дело решенное, что против русского штыка ничто устоять не может; завалы были отбиты, неприятель стоптан, но, ожесточенный поражением, засел в домах, стрелялся, резался; ему было жаль богатых пожитков, свезенных в Дю-век из всех окрестных возмутившихся деревень, как в твердыню, которой не мог взять и сам ужасный шах Надир, куда не проникал даже Ермолов, которого слава ярче Искендаровой и шах-Надировой за Кавказом. Пришлось штурмовать камень за камнем, шаг за шагом. Кровь лилась - огонь очищал от ней землю. Наконец, после шестичасовой битвы, вся деревня впала в руки наши; но из лесу, из-за плетней, из-за плит кладбища враги не переставали стрелять в победителей, и лишь картечь присмиряла их на время. Грабеж и пожар, как два ангела-истребителя, протекали Дювек из конца в конец... Ночь пала. Чудно-прелестен был вид этой ночи. Пламя катилось волнами и змеем пробивалось сквозь высокие кровли домов, большею частию двухъярусных... Вся гора была озарена, и по ней вверху видны были лица, слышны крики женщин, ожидавших приступа к Хустылю. Между дымом и огнем чернелись остеклевшие развалины, - и из этого-то ада солдаты и мусульманские всадники тащили, везли добычу, заслуженную кровью, выносили раненых. Поодаль несколько человек рыли общую могилу падшим своим товарищам. Коротка солдатская молитва и за свою жизнь и за душу земляка!! Ни одной слезы, ни одного слова не уронил никто по убитым; но зато как выразительны были лица окружающих в зареве пожара, то прислоненные к штыкам, то поднятые к небу!.. Все кинули по горсти земли, чужой земли, на очи собратий... "Sit vobis terra le-vis (да будет легка над вами земля) ", - сказал я про себя. Каждый из вас лег как усталый часовой по смене... Когда же настанет и моя смена! Повременные выстрелы гремели requiem» [Реквием (лат.)].
Атакованный 1 декабря
Первый имам Дагестана Кази-Мулла погиб во время боя.
Имам Шамиль
В
События мая
В 1843 году в Табасаране вспыхнуло восстание, о котором в официальном документе от 25 ноября 1843 года говорится, что «Табасаран волнуется». Жители Верхнего Табасарана получили от Шамиля письмо с призывом к восстанию. В ответ на это табасараны не только восстали против царских войск, но и решили занять с. Рукель и тем самым прервать сообщение Дербента с Кубой.
В феврале 1844 года Шамиль отправил в Табасаран наибов. Так, он приказал Кибит-Магомеду «собрать по мере возможности сильную партию и двинуться вместе с Сокуром в Табасаран». В марте 1844 года состоялось сражение у с. Дювек между жителями Верхнего Табасарана и царскими войсками.
Генерал Аргутинский «приказал село Дювек предать пламени и разорить все дома, кроме мечети и двух домов преданных нам людей».
Моисей Захарович Аргутинский-Долгоруков
Родился в княжеской армянской семье. Первоначальное воспитание он получил в Тифлисском благородном училище и по настоянию отца готовился к гражданской службе. Его судьбу изменил приезд на Кавказ А.П. Ермолова, который, заметив в молодом человеке большие способности, уговорил отца отправить его на службу в Санкт-Петербург.
Начиная с 1830 года, на протяжении долгих 23 лет Аргутинский-Долгоруков вел борьбу с горцами. В 1844 году в чине генерал-майора он был назначен командующим войсками в южном Дагестане и в Кубанском и Дербентском уездах, а в
Князь разорил укрепление Чох, истребил аулы Арчи и Шали, отбил вторжение Хаджи-Мурата в Табасаран. Этим закончилась боевая карьера генерала, награжденного за беззаветную отвагу орденами Белого Орла, св. Александра Невского и др.
Царское правительство принимало все меры, направленные на обуздание действий поднявшихся на борьбу жителей Табасарана и Кайтага.
При Шамиле находился один табасаран по имени Омар. По возвращении имама из Большого Казанища, он посоветовал ему отправить в Табасаран сильную партию мюридов. Осенью 1260 года (1844) имам послал туда партию из четырех наибов под общим командованием Мухаджира и Косого Эфендия. Последний был обязан увеличить попутно свои силы.
В местность Гани Эфенди назначил наибом Омара и направился в Маджалис. Командующий мюридами потребовал к себе всех влиятельных лиц из местного населения и предложил им беспрекословно покориться шариату.
В Маджалис также были вызваны депутаты от всего населения Табасарана в числе 60 человек. Депутаты эти изъявили согласие на покорность шариату, но на посещении их края пришельцами мюридами не могли согласиться. Тогда мюриды двинулись вслед за возвращавшимися депутатами и завладели без всякого труда, хлопот и потерь всей Табасаранской землею, которая была администрирована по той же системе имама Шамиля.
Из Табасарана мюриды двинулись в Башлы.
В
Весной и летом 1851 года “стали многочисленными от жителей Табасарана и Хайдака к имаму различные послания и посланцы один за другим с просьбами послать какого-либо наиба с войсками к ним для того, чтобы этот наиб установил среди них управления по шариату и объединения в регулярную армию ислама” (Хроника Мухаммеда Тахира ал-Карахи, стр. 225). «Имам неоднократно получал письма из Кайтаго - Табасарана о высылке туда своих сподвижников мюридов для водворения там шариата и военных порядков. Это обстоятельство заставило его выступить в поход в 1267 (1851) году со своими мюридами. Он остановился на Ругжанской горе и послал отсюда в Кайтаго - Табасарань Омара из Салты во главе партии трех наибов: самого Омара, Када из Ачигали и Нур Мухаммеда из Караха, общей численностью в 3000 человек.
21 июля 1851 года Омар Гоцатлинский со своим отрядом по горным дорогам подошел к Чирагу. Переждав день под подошвой Алахундага, Гоцатлинский под покровом ночи попытался форсировать реку Чираг-чай и прорваться в “вольный” Кайтаг. Однако он был замечен охраной, и под Чирагом произошел ночной бой, в котором горцы потерпели поражение. Тогда Шамиль предложил Хаджи-Мурату взяться за дело, которое не сумел выполнить Омар.
«…По собранным здесь сведениям оказалось, что Хаджи-Мурат с главным скопищем находился вблиз селения вольной Табасарани Гужнилу, в густом лесу, покрывавшем ущелье Рубаса. Узнав о приближении кн. Аргутинского Хаджи-Мурат бросился на юг к с. Хив и оттуда он повернулся к с. Хушни…Наконец отряд Аргутинского после мучительного марша вышел на поляну, окружающую Вичрик и Куркак…
По упорству защиты своих завалов и по смелости, которые, с которою действовали горцы, видно было, что здесь сражались не одни табасаранцы и кайтагцы, но что Хаджи-Мурат действительно уделил сюда значительную часть своих мюридов. Бой был самый упорный…Стрелки наши прилагали к своему делу самое изощренное внимание… Левая цепь несколько раз ходила в штыки на мюридов, засевших в опушке, но выбить их оттуда не могли. Бой был решен артиллериею… Хаджи-Мурату удалось в восьми верстах от Хушни снова собрать значительную партию на высоких горах вольной Табасарани, но и здесь она была выбита с помощью артиллерии из завалов и рассеяна… Надежда их на несокрушимость правоверного воинства пошатнулась; кроме того деревням и всем их пожиткам предстояло неизбежное истребление… В ночь с 22-го на 23 июля Хаджи-Мурат ушел через вольную Табасарань к Джуфу-дагъ…» Гомборцы. История первого Кавказского стрелкового Его Императорского Величества Великого князя Михаила Николаевича батальона. Составил того же батальона штабс- капитан Ф. Арютунов.
Ген. Аргутинский узнав об этом, во главе многочисленных войск двинулся в Кайтаг. 17 июля между Хаджи-Муратом поддерживаемого табасаранами и ген. Аргутинским произошла битва, в результате которой горцы потерпели поражение. 21 и 22 июля царские войска вновь нанесли поражение Хаджи-Мурату близ сел. Вигрик и сел. Хошни (Хучни). Хаджи-Мурат бежал в Аварию.
В ответ на настойчивые приглашения от обществ Кайтага и Вольного Табасарана, расположенных почти у самого Каспия, рядом с Дербентом, Шамиль отправил туда нескольких наибов с тремя тысячами мюридов. Путь предстоял дальний и опасный — нужно было пройти половину Дагестана, через земли ханств, занятых царскими войсками. Но если бы удалось поднять Кайтаг и Табасаран, отвлечь туда войска Аргутинского, то Шамиль был готов обрушиться со своих высот на соседнее Казикумухское ханство, чтобы изгнать оттуда царские гарнизоны и окончательно утвердить свою власть.
Завершить начатое вызвался Хаджи-Мурад. Шамиль согласился, но отрядил с ним всего 500 всадников.
Вот как описывает те события Магомед Тагир из Караха в «Три имама»
В 1851 году по приказу Шамиля Хаджи-Мурад был отправлен в Табасаран во главе 500 воинов конницы. «Кайтахцы и большая часть табасаранцев», говорит он, «не оказали мне никакого сопротивления; только некоторые беки со своими приверженцами, укрепясь в селении Хапчны, не хотели сдаваться, но они были выбиты и неотступно преследованы мною почти до самого Дербента. Когда я возвратился, восстание в Табасарани было уже в полном разгаре, и жители повсюду присоединялись ко мне целыми толпами».
Получив известие о походе Хаджи-Мурата в Табасаран, Аргутинский прибыл в Чираг, здесь сформировал отряд войск и выступил в сторону Табасарана. 11 июля 1851 года Аргутинский разбил лагерь в окрестностях агульского селения Буршаг, где получил известие о том, что Хаджи-Мурат находится около Табасаранского аула Кужник. Хаджи-Мурат распустил слух, что он хочет вернуться в Аварию через Хив—Рича— Чираг. Аргутинский приказал перерезать эту дорогу для табасаран, которые идут на помощь Хаджи –Мурату у Чирага –Могу-дере - и во что бы то ни стало перехватить Хаджи-Мурата. Однако Хаджи-Мурат ушел по той дороге, по которой шел кн. Аргутинский против него, т.е. по Верхнему Табасарану, и прибыл в Буршаг. Получив известие, о движении Хаджи-Мурата, комендант Чирага оставил там одну роту для охраны лагеря и выступил в сторону Буршага. В бою в окрестностях Буршага Хаджи-Мурат потерпел поражение, отряды его были обессилены и уже не представляли угрозы царским войскам в южном Дагестане.
Аргутинский оказался меж двух огней — с одной стороны стояли наготове отряды Шамиля, а в тылу его наиб разжигал восстание, грозившее охватить весь Южный Дагестан и даже Закавказье. Воевать в горах без надежного тыла было сродни самоубийству, и Аргутинский бросился усмирять приморские провинции. Против Шамиля он оставил на высотах Турчи-Дага три батальона генерала Грамматина с пушками, а для прикрытия Мехтулинского ханства вызвал части Нижегородского полка из Чир-Юрта.
Миновав Казикумухское ханство, Аргутинский перевалил через хребет, за которым лежал Вольный Табасаран. И тут же был атакован арьергардом конницы Хаджи-Мурада. Аргутинский бросил в бой драгун. Следом двинулись апшеронцы. Мюриды были отброшены на соседнюю высоту, которая затем была взята штурмом.
Хаджи-Мурад отошел к аулу, прикрытому лесом. Леса Аргутинский не любил, предпочитая воевать в горах. Он попытался обойти аул по гребням гор, но маневр не удался.
Но против основных сил Аргутинского Хаджи-Мурад не удержался. Он отошел в лес, откуда ему пришлось пробиваться дальше через окружавшие его отряды Аргутинского.
Опасаясь вторжения Шамиля, Аргутинский атаковал, не считаясь с потерями. По Вольному Табасарану Аргутинский прошелся огнем и мечом. Попадавшиеся на пути села восставших Аргутинский подвергал жестокому разорению, и уничтожению.
Вот как описывает события тех времен в своем романе Павел Крусанов. УКУС АНГЕЛА. Глава 2. Табасаран (за восемь лет до Воцарения).
«На Табасаран упала ночь - глухая, чёрная, непроглядная. Лишь кололи сверху мир острые звёзды. Батальон разбил бивак в полуверсте от аула - ночёвку в селе, где на площади высилась гора из четырёхсот пятидесяти шести трупов и запах гари изводил своей грубостью, комбат счёл неуместной. Что делать, на свете есть вещи с невозможно скверным характером, и война - одна из них. Так он и доложил по рации в штаб Нерчинского полка войсковому старшине Барбовичу. Аул взяли только к вечеру. Мятежники дрались отчаянно и вместе с ними отчаянно дрались дети, женщины и старики. А когда они поняли, что проиграли и решили наконец сдаться, уповая на милость победителя, капитан Некитаев отказал им в своей милости. В назидание непокорному Табасарану. Так он поступал уже не раз, за что получил от повстанцев лестное прозвище Иван-шайтан, ибо колыбель его, как считали горцы, качал сам Иблис, постёгивая младенца плёткой, чтобы тело бесёнка было упругим, а суставы - подвижными. Над саклями и дымящимися руинами взвились белые флаги. Вокруг колебались травы и непоколебимо высились горы. Капитан сказал: "У добрых хозяев рабы отвыкают бояться". И добавил: "Не истязать, не калечить, не жалеть". Приказы комбата исполнялись беспрекословно. Вскоре аул был безупречно мёртв. Счёт обоюдных потерь: на одного убитого имперского солдата - семьдесят шесть мятежников. Лично расставив посты, Иван Некитаев возвращался в лагерь. Путь ему освещал наспех сварганенный из палки, ветоши и солидола факел - электрические фонари были розданы караульным. Под ногами шуршали мелкие камни и сухая трава - к утру она, верно, станет сахарной от инея. Ноябрь. Две тысячи метров над морем, которого здесь нет и в помине... Пламя отчего-то было морковно-красным, тёмным, как будто светило сквозь ржавую пыль. Комбат думал. По всему выходило, что несколько мятежников из отряда, который капитан настиг и запер в ауле, прорвались в горы. Поблизости не было крупных банд, но какая-нибудь шайка, наведённая беглецами, вполне могла попытаться ночью наудачу атаковать сонный бивак. По распоряжению Некитаева солдаты в нескольких местах заминировали дорогу и поставили растяжки на тропах. Однако горцы были здесь дома и, возможно, знали пути, о которых понятия не имели имперские картографы.
Часовой у командирской палатки бодро щёлкнул перед капитаном каблуками. Неподалёку, в кромешной тьме гортанно вскрикнула какая-то птица. Кажется, она ещё пару раз хлопнула своими махалками. Тьма здесь тоже была незнакомая, чужая - не та, что в России, где ночь реальна и нестрашна, особенно летом, особенно над рекой, когда по берегу шуруют ежи, а под берегом рыщут раки. Иван взялся за полог, чуть пригнулся, и в тот же миг чудовищный ледяной обруч стянул и безжалостно обжёг его мозг. Лютая стужа вспыхнула в глазах белым, судорога перекосила лицо... но обруч уже ослабил хватку. Капитану был знаком этот кипящий холод, этот любезный знак провидения, эта снисходительная подсказка смерти. Некитаев перевёл дыхание и выпрямился. Над головой по-прежнему были только звёзды и то, что между ними. Выходит, вновь вскоре кто-то придёт за его жизнью, которая ему неважна, как разница между "есть" и "нет", "полно" и "пусто", ибо это одно и то же для тех, чья воля победила тиранство разума. Но всё равно он отдаст жизнь лишь тому, кто сумеет достойно её взять, кто сумеет загнать его, как дичь, как зверя, кто поставит на него безукоризненный капкан.
Капитан в упор посмотрел на часового - крепкого моложавого сержанта из штурмового отделения Воинов Ярости - и кивнул в сторону входа. Слушаюсь, ваше благородие. - Штурмовик в зелёной распятнёнке с готовностью принял из рук командира факел и первым нырнул в палатку. Ржавые отблески порскнули по стенам и куполу просторной брезентовой утробы - трофейный тебризский ковёр, отливающий золотистым ворсом, вешалка, лёгкий стол, четыре складных плетёных стула и походная кровать с пуховиком-спальником, полуприкрытая густо-синей шёлковой ширмой с чешуйчатым - чистый карп - драконом. Внутри всё было в порядке, то есть там никого не было. Некитаев шагнул к ширме. Он чувствовал, что холод не ушёл из мозга совсем - нет, стужа осторожно дышала, тихо, едва ощутимо; она оставалась рядом, только закатилась в дальний угол и затаилась, как мина на взводе. Достав из кармана фляжку коньяка, Иван сделал большой глоток, после чего протянул её сержанту. Тот с благодарностью принял, крякнул и занюхал "Ахтамар" продымленным рукавом. Будем ждать здесь. - Капитан нагнулся и достал из-под кровати фальшфейер. - Факел брось, а как велю - свети этим. Часовой метнул фыркнувший факел за полог и затоптал пламя сапогом. В полном мраке Некитаев щёлкнул зажигалкой, ступил за ширму, сел на шерстяной пол и привалился спиной к кровати. Подождал, пока сержант устроится за вешалкой с одиноким дождевиком на рожке, и сбил язычок голубоватого пламени. Опять умышляют, ваше благородие? - шёпотом спросил штурмовик. Да, Прохор, опять. И мы их снова сделаем. А то! - незримо осклабился в темноте Прохор. Что Некитаев знал о них? Солнце - чернильница Аллаха. Нуга, халва, шербет. Раджеб, шабан, рамазан, шавваль. Муэдзин кричит с минарета, муфтий толкует шариат и заказывает паломникам кувшинчик воды из Земзема. Михрабы всех мечетей смотрят на Мекку. Шейх читает диван газелей Саади "Тайибат", что значит "Услады", и мечтает искупаться в Кавсере, что (мечта) ничего почти не значит. Фарраш расстилает молитвенный коврик, лифтёр Али свершает свой намаз. В чаше Джамшида отражается весь подлунный мир плюс звезда Зухра... Впрочем, это не о них. А вот о них: они нападают ночью и не используют трассеры, чтобы нельзя было засечь стрелка, а горное эхо отечески покрывает их, не давая сориентироваться по звуку. Они грызут гашиш, как сухари, и на спор ловят зубами скорпионов. После рукопожатия с ними можно не досчитаться пальцев. Они берут заложников и воюют, заслоняясь собственным прекрасным полом, который весьма невзрачен. С ними нельзя договориться, потому что у них змеиный, раздвоенный язык и они не помнят клятв. Они оставляют после себя оскоплённые трупы пленных, насажанные на шест скальпы и насмерть обваренные в смоле тела имперских солдат...
Часа полтора было тихо (Прохор пару раз едва слышно потянул носом, заряжаясь из щепоти кокаином), как вдруг со стороны ущелья раскатисто громыхнул взрыв - сработала растяжка - и застучали дробные автоматные очереди, нагоняемые собственным эхом. Лагерь ожил. Снаружи послышался топот ног и резкие выкрики команд. Сразу несколько осветительных ракет взвились в небо, бледными радужными репьями, как едва живые фонари на морозе, просвечивая сквозь брезент палатки. Сержант не шелохнулся - он был штурмовиком отменной выучки. Некитаев нащупал на боку рацию и щелчком вызвал ротных. Первый, второй, третий - к ущелью, - буднично распорядился он. - Четвёртый - охрана лагеря. Остальным усилить посты по всем направлениям. Я тоже иду к ущелью. Связь - только при крайней нужде.
Капитан выключил рацию и сказал в темноту: Хрена лысого. Остаёмся на месте. Эфир они как пить слушают. Пусть верят - меня выманили. Ясный папа, - манкируя уставом, откликнулся Прохор. Возле ущелья шла вялая перестрелка, время от времени гулко ухали взрывы. Ничего серьёзного там происходить не могло - так, простодушная&n